ЗАКРЫТЬ
Карта Украины
ЗАКРЫТЬ
Поделитесь этой ссылкой:

Моя Украина

осознавая себя через память

Некоторые из них хранятся в коробках из-под обуви, задвинутых в самый дальний угол. Другие аккуратно наклеены на страницы семейных альбомов. Многие утрачены навсегда, уничтоженные из страха или просто от безразличия. Каждая фотография готова поведать свою историю.Некоторые из них хранятся в коробках из-под обуви, задвинутых в самый дальний угол. Другие аккуратно наклеены на страницы семейных альбомов. Многие утрачены навсегда, уничтоженные из страха или просто от безразличия. Каждая фотография готова поведать свою историю. Бурный XX век на Украине сменился кровавой борьбой за национальное самоопределение страны в современности. Корреспондент RFE/RL Дэйзи Синделар побывала в шести украинских городах. Что могут понять люди о самих себе и о своей стране, вглядываясь в старые семейные фотографии?

Верный идее


Киев

Сестры


Львов

Мы знаем, что такое война


Днепропетровск

Гитлер на стекле


Киев

Духовно свободные


Харьков

“Специфический” город


Днепропетровск

Деревенские люди


Киев

Разменные монеты


Одесса

Какая женщина!


Киев

Родители и дети


Ужгород

Держать нить


Львов

Очарованные молодостью


Ужгород

Страна, которую можно назвать своей


Львов

Искусственные носы


Днепропетровск

Автор и продюсер: Дэйзи Синделар / sindelard@rferl.org / @DaisySindelar
Редакторы: Ирина Лагунина & Грант Поделко
Дизайн и монтаж: Ян Радл
Переводчики: Саида Калкулова & Наташа Рекнагел

© 2014 RFE/RL

Верный идее

Андрей Игнатов, 40 лет

Экономист, Киев

Моему деду всегда хотелось написать родословную нашей семьи. После его смерти я решил исполнить его мечту.

По-моему, в наши дни многие украинцы пытаются переосмыслить свою личную историю. Все мы задумываемся над доставшимся нам наследием – это и коммунизм, и голод, и Вторая мировая война, и наследием православия. И сейчас, когда Россия вновь развязывает против нас войну, все это переживается с новой силой.

Юрий Игнатов, Харьков, 1936

На Украине очень многое определяется твоим происхождением. У каждого города свои ярко выраженные отличия. “А, вы из Винницы? Значит, вы должны быть таким-то и таким-то...” и т. д.

Мой дед – Юрий Игнатов – вырос в Харькове, и это в немалой степени сформировало его как личность. Харьков был первой большевистской столицей Украины, а мой дед – истинно советским человеком.

Коммунистическая партия, в ряды которой он вступил по окончании Второй мировой войны, дала ему образование и возможность карьерного роста, которые он не получил бы иначе. Они с женой оба были ветеринарами. Со временем он занял достаточно высокую административную должность в области сельского хозяйства.

Восторженным коммунистом – одним из тех, кто фотографировался на фоне памятников Ленину и воспламенялся советскими лозунгами, – он не был. Он просто искренне верил, что у СССР была миссия и что СССР способен осуществить что-то важное для мира.

Юрий и Андрей Игнатовы, Запорожье, 1979

Мой дед любил читать, всегда был открыт для новой информации и всегда готов поспорить с нами, с молодежью.

Мне кажется, я был его любимчиком, потому что умел слушать лучше других. Однако мы ему всегда возражали. Он рассказывал нам о величии коммунистов, мы ему отвечали, что это полная чушь.

Он никогда с нами не соглашался, но всегда с интересом выслушивал нашу точку зрения. Наши разговоры были для него возможностью выпустить пар. Мы проговаривали то, о чем он, возможно, думал, но не произносил вслух.

Юрий Игнатов в окружении своей семьи, пригород Харькова, 1932

Голодомор – искусственно созданный Сталиным массовый голод, целью которого было отобрать у украинских крестьян их землю и загнать в колхозы. Отрицал, даже несмотря на то что его собственная семья во время голода потеряла собственность и была изгнана. Большая часть его семьи погибла во время голода или во время Второй мировой войны, но он об этом никогда не говорил.

Под конец своей жизни он получил письмо от своей двоюродной сестры, семья которой в 1930 году была выслана в Архангельск, потому что они отказались платить налог на овец. Несколько лет спустя им удалось вернуться на Украину, но там царил голод, и в конечном итоге они переселились в Архангельск навсегда.

И вот, спустя все эти годы двоюродной сестре из далекого Архангельска о Голодоморе известно все, а моему деду, находившемуся все это время в зоне голода, ничего. Или же он делал вид, что ничего не знал.

Мне кажется, что после этого случая он начал более открыто признавать, что система не без изъянов.

Александра и Тимофей Гриченко – бабушка и дедушка Юрия Игнатова по материнской линии, ок. 1910. Осенью 1930 года их дом и собственность были конфискованы советскими властями, так как они не сумели заплатить налог за 8 овец. Их старшего сына, отказавшегося сдать в колхоз свою лошадь, сослали в исправительно-трудовой лагерь в Архангельске. Двое из его четырех детей не пережили ссылки и умерли в течение года после прибытия на север России

(Фото: Слева: Юрий Игнатов, Германия, 1946 / Справа: Лидия Приходько, ок. 1949)

Мой дед участвовал во Второй мировой войне, был ранен в Калининграде. После войны в военной форме он явился поступать в Харьковский ветеринарный институт. Именно тогда на него впервые обратила внимание моя бабушка, Лидия Приходько. Она рассказывала, что заметила его, когда он шел вниз по лестнице, и медали позвякивали у него на груди. Прямо тогда моя бабушка решила: “Это мой мужчина”.

Несколько лет назад квартиру моего деда взломали и украли его медали. Он был сильно огорчен. К тому моменту Советский Союз уже распался, Украина обрела независимость, привычный ему порядок вещей претерпевал изменения. Мой дед не мог поверить, что кто-то мог позволить себе украсть его медали. “Должен же быть какой-то порядок!” – восклицал он.

Мы советовали ему обратиться в милицию, но он отказался. Под влиянием многочисленных рассказов о коррупции он все таки побоялся, что милиция обвинит в воровстве кого-нибудь из членов семьи и станет, таким образом, вымогать у нас деньги.

Александр Игнатов в лаборатории Харьковской психиатрической больницы и научно-исследовательского института, 1938

В моей семье много врачей; многие из них – психиатры.

Во время Второй мировой войны мой прадед Александр Игнатов возглавлял харьковский Институт психиатрии. По мере того как немцы наступали, началась эвакуация. Эвакуировали в первую очередь членов Коммунистической партии, так как считалось, что их жизнь находится в большей опасности. Мой прадед не был коммунистом, а потому эвакуация ему не была положена.

Все его пациенты – более 400 человек – были убиты нацистами. Говорят, что от ужаса или от отчаяния мой прадед пытался покончить с собой. Не знаю, правда ли это. Так или иначе, он проработал по своей специальности всю свою жизнь.

Мой отец тоже психиатр, а также моя бабушка по материнской линии. В 1970-е годы заключенный в тюрьму диссидент из крымских татар Мустафа Джемилев был отправлен на освидетельствование в региональную психиатрическую больницу в Запорожье, директором которой в то время была моя бабушка.

Я был всегда убежден, что, в отличие от России, на Украине не прибегали к карательной психиатрии. А если и прибегали, то только в Киеве. Но это и есть те самые вопросы, которые настало время начать задавать самим себе.

Юрий Игнатов (второй справа), Запорожская область, 1965 год

Несмотря на то что он был настоящим советским человеком, мой дед считал себя интеллигентом и очень гордился тем, что он украинец. В его понимании Украина являлась движущим механизмом всего СССР.

Время от времени он подшучивал над некомпетентностью московских бюрократов или ворчал о том, как несправедливо, что Украина производит столько зерна и металла для всей страны и получает так мало взамен.

Со временем он начал замечать, что преимущества, которыми пользовался он, не распространяются на его детей. Заводские рабочие зарабатывают больше врачей. Жизнь не становится лучше.

Еще он проявлял нетерпимость по отношению к другим украинцам, например польского или крымскотарского происхождения. Официально он поддерживал советскую «дружбу народов», но на деле выше других ставил советизированных русскоговорящих украинцев.

Он умер в 2013 году в возрасте 87 лет. За несколько месяцев до смерти он поведал мне, что в кругу ветеранов ходят слухи о том, что Россия намеревается восстановить Советский Союз. По его мнению, это была хорошая идея.

А мне кажется, что, если бы он увидел, как Россия сейчас оккупирует Украину, если бы увидел, что делают с нами эти террористы, он бы такого прост 086; прост о.

Сестры

Арета Ковальски, 30 лет

Менеджер по рекламе, блогер, Львов

Я – американка с украинскими корнями. Несколько лет назад я переехала жить на Украину и поселилась во Львове – в городе моих предков.

История моей семьи вызывает во мне жгучий интерес. Живя во Львове, я сумела разыскать архивные записи, могилы и даже некоторых дальних родственников.

Моей семье посчастливилось сохранить множество фотографий. Одна из моих любимых – и одна из самых старых – относится к началу 1900-х годов. На ней запечатлены мои прапрабабушка и прапрадедушка в окружении нескольких своих детей и племянников.

Иосифа Кун-Беднавская и Леон Беднавский (сидят в центре) со своими детьми и племянниками, начало 1990-х

По-моему, это чрезвычайно интересная фотография, потому что на ней запечатлена жизнь Галиции. Галиция состояла из территорий нынешней Западной Украины и Юго-Восточной Польши. Здесь в относительной гармонии жили люди разного этнического происхождения и вероисповедания.

Мой прапрадед, Леон Беднавский, был поляком и католиком римско-католического направления. А моя прапрабабушка, Иосифа Кун – украинкой, придерживающейся греко-католицизма.

В то время смешанные браки между поляками и украинцами были широко распространены. В подобных семьях пытались сохранить обе культуры. Обычно сыновей растили в религии и на языке отца, а дочерей, наоборот, по материнским традициям.

Несколько детей Леона и Иосифы умерли в детстве. В одной из семейных могил похоронены вместе брат и сестра. Мемориальные надписи на памятнике сделаны по-польски о сыне и по-украински о дочери. Этот обычай привел к чрезвычайно интересным последствиям в этих краях, где постоянно менялись границы и подданства.

Иванна Беднавская (верхний ряд, справа), две ее тети и дядя, Тома Дуткевич, Италия, 1908

Я обожаю эту фотографию из-за шляп. Но не только. Благодаря этой фотографии становятся понятны те привилегии, которыми пользовались достаточно обеспеченные жители Галиции в начале века.

Несколько братьев и сестер моей прабабушки Иванны умерли от тифа и туберкулеза. Пытаясь уберечь ее от болезни, родители отправили ее за границу.

Она путешествовала вместе с двумя тетями и дядей. Ее дядя, Тома Дуткевич, был приходским священником в селе Чишки, недалеко от города Броды. Успешный земледелец, Дуткевич был довольно состоятельным человеком.

Вместе со своим братом он принимал участие в создании движения Silskiy Hospodar, способствовавшего распространению современных сельскохозяйственных технологий. Оно было частью того же кооперативного движения в Галиции, что и Prosvita, и Narodna Torhovla, занимавшиеся усовершенствованием образования и торговли.

Тома был владельцем обширной библиотеки, которой нередко пользовался его друг – поэт и общественный деятель Иван Франко.

Богдана, 19 (слева), и Мария, 12, 1931

У Иванны было две дочери: моя бабушка Богдана и ее сестра Мария. Они родились недалеко от Пшемысля, находящегося ныне на территории Польши, а росли в Бродах. Во время Второй мировой войны они потеряли связь друг с другом и увиделись вновь почти через 50 лет.

Мою бабушку однажды арестовали за связи с существовавшим тогда в Галиции украинским националистическим движением. Когда после войны восстановилась Советская власть, моя бабушка поняла, что ей лучше скрыться, не дожидаясь нового ареста.

Бежала вся семья: Богдана, ее муж, их ребенок, ее мать и бабушка, которой на тот момент было уже за 90. К счастью, ее бабушка – моя прапрабабушка Иосифа – пережила это непростое путешествие. Она умерла в 1951 году в Мичигане.

Найти Марию перед отъездом им не удалось. Она находилась в Бродах, которые в то время нещадно бомбили. Мария присоединилась к Украинской повстанческой армии (УПА), сражавшейся за государственную независимость Украины. В 1946 году ее арестовали.

Марию держат на руках над водой, Броды, 1936

Мария провела десять лет в мордовской тюрьме и еще пять лет в ссылке в Красноярске.

В конце концов она вернулась в Западную Украину и даже написала книгу о своей партизанской жизни. На протяжении долгих лет она не знала о дальнейшей судьбе Богданы и всей своей семьи. Им удалось встретиться лишь в 1990 году.

Я провела некоторое время на Евромайдане. Во Львове за прошедший год тоже были волнения. На данном этапе украинской истории я все время думаю о своих предках, о том, что им пришлось пережить во время Второй мировой войны, о повстанческой борьбе за освобождение Украины.

Находясь здесь, я ощущаю свою связь с ними.

Мы знаем, что такое война

“Во время Второй мировой войны русские ненавидели нас за то, что мы остались жить в оккупации. Сейчас они вновь предъявляют нам все те же обвинения, называя нас нацистами и фашистами”

Микола Чабан, 56 лет

Журналист, этнограф, Днепропетровск

История каждого человека на Украине интересна. Я исследовал историю стольких семей – и моей собственной, и многих других – они всегда удивительны.

Очень показательна история моих прадедушки и прабабушки – Мартина Гаржи и Вусти Горпиной. Вустя была чистокровной украинкой, а мой прадед – валахом румынского происхождения. Они были крестьянами и владели двумя лошадьми, что по тем временам делало их достаточно обеспеченными людьми.

Лошади привлекли внимание махновцев – Революционно-повстанческой армии Украины. Эти люди считали себя некими украинскими Робин Гудами: грабили богатых, отдавали бедным. Очень справедливо настроенные. Поэтому, когда дело дошло до лошадей моего прадеда, они украли не обеих лошадей сразу, а лишь одну.

Страшно разгневанный, мой прадед направился прямиком к командиру – батьке Махно. Все опасались самого страшного исхода. Мартин объяснил, что на самом деле он отнюдь не богат и лошадь ему действительно необходима.

И лошадь была ему возвращена. Батьке Махно нравилось иногда делать благородные жесты.

Мартин Гаржа и Вустя Горпина, начало 1900-х

Мартин умер в 1919 году от испанки, Вустя погибла от истощения во время Голодомора (искусственно созданного Сталиным голода на Украине). Она обратилась за помощью в больницу, где ей ответили: “Вам не нужна медицинская помощь. Вам нужна еда”. Ее оставили умирать на постеленной на полу простыне.

Их дочь – моя бабушка Евдокия – пережила голод, но жизнь ее сложилась очень нелегко. Вместе с мужем Андреем они работали в колхозе в деревне Майорка. И так случилось, что Андрея арестовали за то, что он рассказал стишок про Сталина: “Спасибо Сталину-грузину за то, что обул нас в парусину и резину”.

Это было всего лишь шуточное двустишие о нехватке товаров, но последствия оно имело самые серьезные. Мой дед был осужден по 58-й статье за антисоветскую пропаганду.

Моего деда отправили в Соликамский исправительно-трудовой лагерь на Урале, где он в том же году и умер. Родственникам сообщили, что он умер от болезни сердца, но это была лишь политически корректная формулировка. Позже нам удалось узнать, что он скончался от пеллагры, вызванной недоеданием. Многие в лагерях умирали от этой болезни.

Петр, Андрей, Лидия, Евдокия и Микола Чабаны (слева направо)

Меня назвали в честь моего дяди Миколы, ставшего главой семьи в 14 лет.

Моя бабушка вместе со своими тремя детьми пережила немецкую оккупацию, однако осенью 1943 года Миколу забрали в армию. Шло наступление Советской армии в низовьях Днепра, немецкие войска отступали на запад. Микола погиб практически сразу. Ему было 17 лет.

Он не прошел никакой военной подготовки, не знал даже, как себя защитить. Стремясь освободить Киев к годовщине Октябрьской революции, Сталин оказывал на Советскую армию самое жесткое давление. Это привело к многочисленным и ненужным потерям.

Микола Чабан (слева) с другом детства Ваней Заскокой

Мой дядя погиб в 20 километрах от Майорки. Узнав об этом, моя бабушка пешком отправилась на его поиски. Тело было свалено в общую могилу, но ей удалось его отыскать. Когда Микола уходил на фронт, она дала ему с собой шарф, ложку и пирожки с мясом. Его убили настолько быстро, что все эти вещи находились еще при нем.

Военные позволили моей бабушке забрать тело, но самой ей было никак его не дотащить. Она вернулась в свою деревню и попросила у колхоза лошадь.

Лошади не дали, опасаясь, что советские военные вполне могут ее конфисковать. Однако ей позволили взять корову. Так, на корове, она медленно привезла тело сына домой в Майорку. Здесь она его и похоронила.

Лидия, Евдокия и Петр Чабан, Баку, 1948

И вот так, за одно десятилетие, моя бабушка потеряла мать, мужа и старшего сына.

После Второй мировой войны Украину захлестнула новая волна голода. Моя бабушка с оставшимися детьми – Лидией и моим отцом Петром – переехали в Азербайджан.

С собой они взяли лишь три небольших чемодана. Один из чемоданов украли в поезде. Но в Азербайджане они, по крайней мере, могли заработать себе на хлеб.

Потом моего отца забрали в армию. Службу он проходил в Армении. Военная жизнь ему совершенно не понравилась. Он до сих пор не терпит, когда ветераны напоказ носят свои медали. Настоящими солдатами он считает убитых или раненых.

После смерти Сталина в 1953 году они решились вернуться на Украину, но не к себе в деревню, а в Днепропетровск. Мой отец устроился работать на стройку.

Микола и Евдокия Чабаны (второй и третья слева) на кладбище в Майорке

Пока моя бабушка была жива, мы регулярно навещали могилу Миколы. Умерла бабушка в 1994 году в возрасте 87 лет. Мы похоронили ее рядом с Миколой.

На долю здешних людей выпало немало бед. Мы бывалый народ. Женщины постарше здесь часто говорят: “Я могу вынести все что угодно, только не войну”. Поэтому особенно больно наблюдать за тем, что происходит сейчас на Украине. Мы знаем, что такое война. Это ужасно!

Гитлер на стекле

Анастасия Асланова с мужем Михаилом Белостоцким на площади Независимости. “Во время Майдана сидеть дома было гораздо страшнее, чем находиться на площади. Дома ты был предоставлен самому себе, а на площади всегда находилось дело”

Анастасия Асланова, 31 год

Менеджер по продукции, Киев

Глядя на мою фамилию, многие думают, что у меня кавказские корни. На самом деле фамилия греческо-тюркская. После победы над Османской империей Екатерина Великая поселила в Крыму множество греков. Она пыталась увеличить количество православных христиан в регионе. Оба деда моего отца – украинцы греческого происхождения. Они жили в Приазовье, в поселках Мангуш и Старобешево, где осели многие покинувшие Крым греки.

Сталину, как известно, нравилось играть в игры с целыми народами. Он хотел уничтожить Украину как государство. Вначале он морил людей голодом во время Голодомора, потом депортировал крымских татар в Центральную Азию. А затем начал избавляться и от греков.

Одного из моих греческих прадедов – Тимофея Асланова – увезли на воронке. Назад он не вернулся. Лишь совсем недавно мне удалось найти документ, свидетельствующий о его казни. В графе «причина» было указано: ”Грек”. Вот и все.

Тимофей Асланов, приблизительно 1901 год

Арест прадеда оказался нелегким испытанием для его семьи. Непросто быть родственниками врага народа. Отдавая себе в этом отчет, мой дед Аркадий, когда началась Вторая мировая война, попытался попасть на фронт.

Ему было всего 15 лет. Он сбежал из дома и приписал себе несколько лет, надеясь, что его служба в армии пойдет на пользу семье.

Однако план провалился. Его юный возраст был обнаружен, и в армию его не приняли. Он вынужден был вернуться домой, что только ухудшило ситуацию. Оставшихся на Украине во время немецкой оккупации людей впоследствии легко было обвинить в коллаборационизме.

Варвара Асланова со своими тремя детьми (слева направо): Аркадием, Галиной и Евгением, приблизительно 1939 год

В довершение ко всем бедам один из соседей донес, что Аркадий на запотевшем стекле нарисовал портрет Гитлера. Других доказательств его сочувствия нацистам не потребовалось. Аркадия арестовали и на десять лет отправили в лагеря на Дальний Восток.

Там он познакомился с моей бабушкой Эммой, работавшей в лагере медсестрой. Она тоже была с Украины, из Одессы. Ее отец был евреем, а мать – болгаркой.

Их судьбы были немного похожи. Она тоже сбежала из дома во время Второй мировой войны. Ее мать умерла, а мачеха к Эмме с братом относилась очень плохо. Чтобы скрыть свой возраст, Эмма сожгла паспорт и записалась на фронт хирургической сестрой. Ей было 16 лет.

Эмма Вайнштейн с матерью и братом Яном, Одесса, 1932

Эмму собирались отправить на японский фронт, но добралась она лишь до Дальнего Востока. Здесь она стала довольно прилично зарабатывать и пользовалась некоторыми особыми привилегиями. Познакомившись с моим дедом, она сумела добиться для него двойного рациона. Я уверена, что порции все равно были ничтожно малы, однако, скорее всего, это помогло ему выжить. Там было очень холодно, очень мокро.

Мои бабушка с дедушкой никогда не рассказывали о своей лагерной жизни. Никогда. Даже мой отец отказывался об этом говорить. Он всегда отшучивался, говорил, что старые истории скучны. Очень нескоро мне удалось, наконец, услышать эти рассказы. Я понимаю, что они пытались так меня защитить. Им казалось, что мне слишком опасно знать всю правду.

У них сохранилось несколько лагерных фотографий, однако они никогда не рассказывали об изображенных на них людях, не переписывались с ними. Подобный страх сохраняется на протяжении десятилетий. Невозможно себе представить этот странный мир, в котором никому нельзя доверять и в любой момент тебя могут арестовать только потому, что кто-то когда-то чертил пальцем по стеклу.

Аркадий Асланов (справа) вместе с другим заключенным ГУЛАГа выступают в роли фокусников, приблизительно 1946 год

Со временем моим бабушке с дедушкой позволили вернуться на Украину. Однако лагерный срок Аркадия за коллаборационизм, а также его положение сына врага народа навсегда осложнили их жизнь.

Например, им было запрещено селиться в крупных городах. Всего лишь одну ночь провели они в гостях у родственников в Днепропетровске, а затем, с двумя чемоданами и с восьмимесячным младенцем на руках, вынуждены были сесть в поезд.

Они сошли в Новомосковске, где-то в 30 километрах от Днепропетровска. Стояла зима. Мои бабушка с дедушкой всю жизнь вспоминали, как они вышли из вагона и оказались на платформе. Они смотрели на луну – луна в ту ночь была очень велика – и думали: ”Что же теперь будет? ”

Эмма и Аркадий Аслановы, приблизительно 1950 год

В лагере мой дед научился живописи. Он устроился рисовать картины в советском стиле для местной фабрики: портреты советских лидеров, плакаты к советским праздникам или к съездам Коммунистической партии и т. д. Не совсем то, что бы ему хотелось рисовать.

В 1990-е годы фабричная газета опубликовала статью под заголовком: “Восстановлено честное имя Асланова”. Мой дед был официально реабилитирован.

Подобную историю можно найти практически в каждой семье из бывшего Советского Союза. Поэтому, когда правда, наконец, стала открываться, мы были уверены, что такое никогда больше не повторится: люди этого не допустят. На Украине практически все считают Сталина чудовищем. Мы не можем поверить в то, что россиянам он по душе. Они считают, что Сталин вершил добро, они желают, чтобы его деяния повторились вновь, как в их стране, так и в окружающих их государствах. С некоторыми своими родственниками из России я даже не могу уже больше разговаривать.

Евромайдан стал для нас неожиданностью. После «оранжевой революции» многим казалось, что подобные протесты утратили свою действенность. Но Майдан оказался чрезвычайно органичным. А после избиения студентов полицией вознегодовала вся страна.

По-моему, Украину ожидает великое будущее. Вопрос лишь когда.

Духовно свободные

Владимир Оглоблин, 60 лет

Фотограф, Харьков

Я был октябренком, юным пионером, комсомольцем – по полной программе. Но в Коммунистическую партию я не попал – задавал слишком много вопросов. Это не повредило мне в моей профессиональной жизни, а только слегка ее осложнило.

Чисто технически я русский. Мои родители русские, я провел много времени в России. Однако с детства я живу в Харькове. Это мой город. А Украина – моя страна. И иначе быть не может.

Мать растила меня одна. Она работала на почте. Мой отец, пока служил в армии, отдалился от семьи. Позже он женился на женщине с таким же именем и отчеством, как у моей мамы. Может, так ему было проще – меньше запоминать.

Владимир с голубем в руках, за ним, в белой шапке, стоит его мать, Первомай, 1962

В любой из советских праздников мы ходили на демонстрации. Что бы в тот момент ни происходило вокруг. Мы должны были это делать, потому что иначе кто-нибудь вызвал бы милицию.

Когда мне было 14 лет, мы с мамой впервые съездили в Крым. Там я в первый раз в своей жизни увидел море. Это было потрясающе.

Путин обошелся с Крымом точно так же, как карманник с кошельком. Он попросту украл его у нас.

Владимир с матерью в Крыму, 1968

В детстве я очень много занимался спортом, особенно увлекался бегом и велоспортом. В дальнейшем учеба вытеснила спорт. Многие из моих фотографий того времени достаточно идиотские.

Археологическая экспедиция, Днепропетровская область, 1972

Я ходил в походы по Казахстану и другим землям Центральной Азии. Десятки раз я бывал в России.

В 2001 году я сопровождал группу арктических исследователей под руководством известнейшего полярника Владимира Чукова.

Два месяца мы провели на архипелаге Земля Франца-Иосифа, переходя по льду с одного острова на другой. Я был единственным украинцем в этой группе и единственным фотографом.

С моим гражданством проблем не возникало, а вот быть фотографом при температуре минус 57 оказалось настоящим кошмаром. Мои фотоаппараты не работали. В конечном итоге пришлось пользоваться только моим старым механическим фотоаппаратом, снимающим на фотопленку, – единственным, который не замерз.

Владимир с Владимиром Чуковым (второй и третий слева). Команда находится в 17 километрах от начала маршрута и готовится впервые ступить на лед

Из-за белых медведей мы вынуждены были носить с собой карабины. Однажды белый медведь украл у меня рюкзак, но мне удалось заполучить его обратно.

Обычно в свои поездки я беру с собой ружье, потому что я подолгу нахожусь в отдаленных местах, где водятся волки и медведи. В последние годы стало гораздо сложнее объяснять, почему путешествующему по России украинцу необходимо возить с собой ружье.

На Земле Франца-Иосифа находится невероятное количество брошенных самолетов.

Владимир на Земле Франца-Иосифа, 2001

Моя последняя поездка, связанная с работой над путеводителем, была на Дальний Восток и в Магадан. Украина прекрасна, но она не обладает таким географическим разнообразием, как Россия. В России мне удалось побывать в совершенно невероятных местах.

На протяжении долгих лет я сотрудничал с российскими издательствами. Продолжится ли наше сотрудничество в будущем, сейчас неизвестно. С россиянами сейчас трудно даже вести нормальный разговор.

С одной стороны, они представления не имеют о том, что происходит на Украине. А с другой – они не могут смириться с тем, что украинцам живется лучше них. Они считают, что если они сами живут плохо, то так должны жить и все остальные. И они не могут смириться с тем фактом, что украинцы на Майдане готовы были умереть за свою страну.

Мы духовно свободны, а они – нет.

Они любят называть Россию великой страной. Я всегда отвечаю им, что она не великая, а просто большая.

Школьная поездка, Днепропетровск, 1972

Мы избавились от Януковича. Сейчас нам нужно только время, чтобы помочь нашей стране возродиться, – 10, 20, 30 лет.

Украина обладает всем необходимым для того, чтобы стать великой страной: плодородными землями, танковыми и навигационными технологиями, прекрасными научными химическими и физическими институтами.

Нам необходимы время и деньги. Но все те деньги, которые могли быть использованы для развития нашей страны, уходят на эту дерьмовую войну, к которой мы совершенно не готовы.

Харьковские больницы переполнены ранеными солдатами – кстати, с обеих сторон. Я организовал сбор одежды для некоторых из них. У этих ребят совершенно ничего нет. Люди жертвуют деньги на их операции и протезы.

Скорее бы уже закончилась эта война. Нам столько предстоит сделать!

“Специфический” город

Наталия Зубченко, 31 год

Анестезиолог, Днепропетровск

Несколько лет назад я заинтересовалась историей моей семьи. Возможно, потому, что нас осталось так немного, или потому, что на мне заканчивается наша фамилия.

Нас осталось лишь четверо – я, мама, бабушка и ее двоюродная сестра. Все мы по профессии врачи.

Я работаю анестезиологом в прифронтовом эвакогоспитале, открытом Днепропетровской государственной медицинской академией для раненых украинских солдат. Мой муж тоже анестезиолог. В настоящее время он работает в полевом госпитале.

У большинства из нас, разумеется, не было никакого опыта работы в полевых условиях или в лечении боевых ранений. Никто не ожидал, что начнется война. Прошло около двух месяцев, пока мы освоились и достигли должного уровня.

бабушка Наталии Зубченко Нина Головаха (средний ряд, седьмая справа) с однокурсниками по Днепропетровской государственной медицинской академии, 1-й курс, 1950-е годы

На Украине, как у нас говорят, сложилось традиционное матриархальное общество. Даже в Средние века жених переселялся жить в семью невесты, а не наоборот. Профессия врача широко распространена среди женщин.

Моя бабушка Нина родилась в селе Червоное Запорожской области в 1933 году – в самый разгар голода. Всего в семье было пятеро детей.

Моих прабабушку и прадедушку заклеймили кулаками – так называли зажиточных крестьян. Прадед Данила Головаха был владельцем мельницы. Свое имущество они потеряли, но прабабушке удалось каким-то образом найти работу во время Голодомора, поэтому никто не умер от голода. Чтобы выжить, они питались травой, буквально всем, что могли достать.

Данила Головаха с сыном Павлом, Червоное

В 1950-е годы бабушка переселилась в Днепропетровск и поступила сначала в медучилище, а затем и в медицинский институт. Она стала акушером-гинекологом. Все находили, что она немного похожа на актрису Вивьен Ли.

Советский Союз она никогда особо не любила. В ее воспоминаниях о Второй мировой войне немецкие солдаты угощали конфетками, а советские – наезжали танками на дома.

В 1963 году ей сделали официальный выговор за то, что она пользовалась на службе вместо русского украинским языком. Но это не помешало ей в конце концов стать парторгом своей больницы.

Сейчас она говорит по-русски лучше, чем по-украински. Но иногда, особенно по телефону, украинский все же проскальзывает.

Нина Головаха (слева) с матерью и сестрой, 1940-е годы

Днепропетровск – очень специфический город. Это родина многих кремлевских руководителей. Брежнев родился неподалеку отсюда – в Днепродзержинске. Леонид Кучма, Павел Лазаренко, Юлия Тимошенко тоже все отсюда.

В связи с расположенным здесь заводом ”Южмаш”, производившим баллистические ракеты, Днепропетровск долгое время оставался закрытым городом. Даже сейчас мы ведем себя обособленно. Мы не причисляем себя ни к востоку, ни к западу. Мы – центральные.

Я думаю, Евромайдан оказал Днепропетровску хорошую услугу. Еще год назад желто-голубой флаг здесь ни для кого ничего особенного не значил. Майдан пробудил в людях чувство национальной принадлежности.

Если бы российское вторжение произошло без Майдана, ситуация, по-моему, сложилась бы совсем по-другому. Они вполне могли бы дойти до Днепропетровска или даже продвинуться дальше вглубь Украины.

Мне кажется, что наши солдаты не получают необходимой поддержки. По-моему, нам далеко не все известно об этой войне. Я только надеюсь, что когда выяснится вся правда до конца, то окажется, что наши сограждане погибли не зря.

Павел Головаха (слева) во время военной службы в Черноморском флоте, начало 1940-х

Я достаточно много путешествую, и мне многократно приходилось объяснять, что Украина находится не в Африке и не в Азии, что это государство, находящееся рядом с Россией, но вовсе не то же самое, что Россия.

Сейчас при виде моего паспорта люди оживляются. В одной из стран пограничники начали передавать мой паспорт друг другу, говоря: “Украинский! Она с Украины!”

Я даже забеспокоилась, что не получу свой паспорт назад. Но мне приятно, что люди знают о моей стране и о том, что в ней происходит.

Деревенские люди

Алла с сыном Анатолием, который во время Евромайдана практически каждый день находился на площади Независимости

Алла Гусарова, 47 лет

Журналистка, Киев

Почти вся моя родня из Винницкой области, в основном из маленьких деревень. Сейчас туда можно доехать прямиком на автобусе. А раньше на поездку из Киева и обратно со всеми пересадками и ожиданиями уходила уйма времени.

Казалось, что эти деревни находятся очень и очень далеко. Однако история Украины двадцатого столетия в той или иной степени коснулась и моей семьи.

Моя девичья фамилия Бондарчук. Мой прадед, Яков Бондарчук, рос обычным деревенским ребенком, за тем небольшим исключением, что он ходил в школу и научился читать и писать. В те времена далеко не все были грамотны.

Когда в 1904 году началась Русско-японская война и украинцев стали призывать в армию, грамотных отделили от остальных и дали им медицинскую подготовку. Таким образом, мой прадед не воевал, он работал в хирургическом отделении.

Бондарчуки (против часовой стрелки слева): Евдокия, Лидия, Яков и Иван в Гайсине, Винницкая область, около 1914 года

Работа была изнурительной, кроме того, очень тяжело было видеть страдания раненых. Во время этой войны многие доктора пристрастились к наркотикам, которые были у них прямо под рукой. Мой прадед не был исключением.

В конечном итоге его отправили назад в Одессу, что само по себе было чудовищным путешествием, и вернули в родную деревню. Он стал местным врачом. Здесь он женился, вырастил троих детей, в том числе и моего деда Ивана. Однако избавиться от наркозависимости он так и не сумел и умер достаточно молодым.

Мой дед был учителем истории и директором школы в селе Белки. Сам он вырос в деревне по соседству, но женился на девушке из Белок. Александру Бабуху – мою бабушку – все звали Лесей, а для меня она была бабушкой Сашей.

Леся Бабуха (внизу слева) на школьном празднике, Ильинцы, 1925

Она была дочерью православного священника, отрекшегося от религии, чтобы не подвергать гонениям своих детей. Десять из его детей дожили до совершеннолетия, и его беспокойство за них было более чем обоснованным.

Моя бабушка окончила земледельческое училище, стала учителем биологии, специализировалась на ботанике.

Она знала о растениях абсолютно все. Позже она развела потрясающий сад с розами различных сортов и с оранжереями. Люди постоянно приходили просто полюбоваться ее садом.

(Фото: Иван Бондарчук в молодости)

Во время Второй мировой войны мой дед был артиллеристом. За свою роль в уничтожении немецкой танковой дивизии где-то в Венгрии или в Чехословакии мой дед получил благодарность с подписью Сталина.

Бабушка осталась в Белках и попала в оккупацию. Она продолжала преподавать и жила в школе вместе со своими детьми – крошечной дочерью Таисией и сыном Валентином (моим отцом), который к тому времени был уже подростком.

В какой-то момент к ним подселили немецких солдат. Однажды бабушка страшно перепугалась, потому что один из солдат не отрываясь следил за Таисией. Ей был годик или два. Она возилась с игрушками на полу, а он не спускал с нее глаз. Но потом вдруг разрыдался и угостил ее кусочком сахара. Оказалось, дома у него была маленькая дочь.

Леся Бондарчук, на пороге школы в Белках

Бабушка не питала иллюзий в отношении нацистов. Однако во время оккупации она особенно и не пострадала. Чудовищным зверствам подвергались евреи в Виннице, в Белках же продолжалась относительно спокойная жизнь.

По окончании войны ей позволили остаться на работе. В отличие от многих украинцев ее не покарали за то, что она оставалась в зоне оккупации. Зато когда она вышла на пенсию, то пенсия ее оказалась мизерной – какими-то жалкими грошами. Через все эти годы ее все-таки наказали за коллаборационизм.

Сейчас трудно понять, как именно нужно было поступить. Многие говорили, что их родственники были в партизанах. Но в Белках, например, партизаны ничего хорошего не делали. На долю людей, продолжавших жить в зоне оккупации, выпало немало горя, и страна никак не пыталась им помочь. Так что же им оставалось делать? Всем бежать?

Филип Моспан и Татьяна Гончар, 1930-е годы

Мои вторые бабушка с дедушкой тоже из Белок, но они совсем другие. Дед Филип Моспан был из зажиточной крестьянской семьи, потерявшей все во время раскулачивания – дом, скотину – совершенно все.

Дед отправился искать работу на восток, в Донбасс. Во время Голодомора Донбасс был одним из тех немногих мест, где можно было найти работу, оплачиваемую продуктами питания. На индустриализацию региона тогда были брошены немалые ресурсы. В течение нескольких лет дед работал на шахте.

В это время он познакомился с моей бабушкой, Татьяной Гончар. Она была дочерью православного священника, подвергшегося аресту в рамках борьбы с религией. Татьянины родители оба умерли от истощения во время Голодомора.

Татьяна была совсем юной, всего лишь подростком. Ее выгнали из школы как дочь репрессированного священника, поэтому она окончила всего четыре класса школы. Более того, она отказалась отречься от веры. Поступи она иначе, это, возможно, восстановило бы ее репутацию в глазах властей. Ее юность полна самых горьких воспоминаний.

Со временем Филип с Татьяной переехали в Белки. Филип находил работу то тут, то там. Оба они не покладая рук трудились на своем участке. Такими я их, будучи маленькой девочкой, и запомнила. Воспоминания о моих других бабушке и дедушке полны книгами, цветами, прогулками по лесу, здесь же – только физический труд. И религия – бабушка на всю жизнь осталась глубоко верующим человеком. Она пыталась говорить со мной об этом, но мне, как советскому ребенку, было очень странно все это слушать.

Бабушка Саша и Алла в Белках, около 1970 года

До четырех лет я жила в Белках. Мои родители тогда учились и отправили меня жить к бабушке Саше. Я была ее первой внучкой, и она очень меня любила. Она водила меня на долгие прогулки и рассказывала мне о разных растениях. Я до сих пор очень много знаю о природе – о деревьях, о лечебных травах.

В семье мы всегда говорили по-украински. Помню, как я однажды вернулась в Белки. Я тогда училась в школе в Киеве. Мне захотелось похвастаться, какой я стала горожанкой, и я заговорила по-русски. Бабушка немедленно положила этому конец.

Она умерла в 2003 году в возрасте 95 лет. На протяжении последних десяти лет своей жизни она страдала болезнью Альцгеймера. Но, несмотря на это, оставалась очень аккуратной. Каждую ночь перед сном она старательно выравнивала свои тапочки около кровати. До самого конца.

Разменные монеты

Олег Губарь, 61

Историк города , Одесса

Я не выделяю себя по национальности или этнической принадлежности. Я гражданин мира, если хотите.

Я был крещен как православный и в духовном смысле считаю себя представителем русской культуры. Хотя, еще раз повторяю, я абсолютно не зациклен на вопросе национальности.

Одесса традиционно является русскоговорящим городом. Хотя до революции большевиков часто приходилось слышать разговоры на идише: каждый третий говорил на этом языке.

Мария Казакова. Одесса

Моя семья, как и многие семьи из Одессы, – смесь разных национальностей и религий.

Моя бабушка по отцовской линии, Мария Казакова, была наполовину еврейкой, наполовину русской православной. Она выросла в семье своей тети, которая была замужем за чиновником районной школы в Одессе.

Бабушка вышла замуж за Льва Губаря, который работал в фрезерной компании со своим отцом, ветераном Первой мировой войны. Семья Губаря считалась частью одесской элиты.

Мария и Лев Губари (оба справа). Одесса, 1916 год, до того, как Лев ушел на фронт Первой мировой войны

Фамилия произошла от слова “губа”, что означает длинная полоса леса. Грибников часто называют “губарями”. Я заядлый грибник, так что все это точно про меня.

Моя бабушка по материнской линии тоже была еврейкой. Мой дед по линии матери был остзейским немцем. Он с группой солдат дезертировал с русско-японской войны и скрылся. Он так и не вернулся.

Позже мы узнали, что он поменял фамилию с Флаштац на Швац, фамилию моей бабушки, чтобы скрыть свое происхождение. Такая у него история. В конце концов я разыскал его имя в архивах.

Евдокия, мать Олега Губаря (справа сзади). Начало 1930-х. Евдокия и ее кузина Лиза (справа внизу) спаслись во время погромов во Второй мировой войне. Двое родственников (слева) умерли в гетто Одессы

Моя мама, Евдокия, также сохранила имя своей матери. У нее была особая внешность. В школе все дети называли ее японской императрицей.

Ей повезло, что она осталась в живых после Второй мировой войны. Одесских евреев во время оккупации в массовом порядке убивали румыны и немцы. Многих переселили в гетто, и они умирали там под бомбежками, в невыносимых условиях.

Моя мать потеряла почти всю свою семью. Ее самым близким родственником в то время был ее старший брат, которого убили в 1943 году во время наступления на Нижнем Днепре. Его жена и дети умерли в гетто.

Иосиф Губарь с орденом Великой Отечественной войны

Мой отец, Иосиф Губарь, во время Второй мировой войны служил старшим лейтенантом Советской армии. Его наградили орденом после того, как его отряд “рассеял и ликвидировал” четыре немецких взвода.

Моя семья всегда критически оценивала действия правительства, но мы никогда не были среди тех, кого бы я назвал конструктивной оппозицией.

Мы не были апологетами, но и полными хулителями тоже не были. Мы всегда старались смотреть на все рационально и трезво.

Что касается нынешней ситуации, то я могу сказать, что война идет не на Востоке. И уж тем более не в Одессе. Война ведется на гораздо более высоком уровне. А мы, простые люди, являемся всего лишь разменной монетой в большой игре.

Никого не стоить демонизировать в этой войне, потому что наши лидеры одинаково плохие. Каждый думает о своих интересах и каждый другого стоит. Самое плохое в том, что из-за этого умирают много людей.

Удостоверение о службе Иосифа Губаря в Советской армии. Этот документ позволял его матери получать специальные льготы и привилегии – налоговые и на продукты питания.

У меня было много возможностей уехать из Одессы, оставить Украину. Все мои родственники уехали. Мои отец, мать и сестра Инна умерли в США. Мои дядя с тетей тоже умерли там. Все их дети живут в Америке.

Я тут совсем один, но я – шестое поколение уроженцев Одессы. Я не хочу уезжать.

Кто-то должен остаться, чтобы посещать могилы предков.

Евдокия, Инна, Иосиф и Олег Губарь плавают в Хаджибейском лимане за Одессой. Середина 1950-х годов

И вообще, это мой город. Мне другой не нужен. Моя бабушка, учитель, младшая сестра моего отца, Ольга, в честь, которой меня назвали, многие другие – все они похоронены здесь. Я хочу быть с ними.

Какая женщина!

Люся Зориа возле картины своей бабушки Асты, которую нарисовал ее дед Анатолий Сумар, в Музее национального искусства Украины

Люся Зоря, 24 года

Помощник продюсера, Киев

Я всегда интересовалась историей родителей и прародителей моей матери. Их жизнь дает представление о том, что значило быть частью интеллигенции в советское время.

Моя мама выросла в семье польских евреев родом из Одессы.

Моя прабабушка Селена Швартцман выросла в процветающей и очень теплой семье. Ее отец занимался бизнесом в нефтегазовой отрасли. Она была актрисой со своеобразным характером. У нас есть много фотографий, где она позирует в разных шикарных нарядах, и у нас в шкафу до сих пор висит одна из ее шуб. Думаю, ей было весело.

Селена Швартцман Пеккер в разных купальных костюмах, Балтийское море, 1930-е годы

Она забеременела моей бабушкой Астой после романа с одним русским поэтом. Кем был этот человек, до сих пор остается для нас загадкой.

Но она вышла замуж за другого человека по имени Григорий Пеккер. Виолончелист, он был одним из первых советских музыкантов, получивших разрешение выезжать на гастроли за границу. В 1929 году они переехали в Берлин и, кажется, вели там достаточно хорошую жизнь.

После того как к власти пришел Гитлер, они уехали. Благодаря связям с советским посольством им удалось избежать расправы, несмотря на то что они были евреями.

Селена и Григорий Пеккеры с ребенком Астой в Берлине, конец 1920-х годов

Из Германии семья переехала в Москву. Я думаю, что этот переезд был тяжелым для моей бабушки, особенно во время Второй мировой войны: она с ранних лет говорила на немецком, а другие дети дразнили ее тем, что она говорит на языке нацистов. В какой-то момент моя бабушка совсем перестала разговаривать на немецком. Я никогда не слышала, как она на нем говорит.

В семье Григория все были музыкантами. Они все погибли в годы Ленинградской блокады. Это преследовало его неотступно, с тех пор он всегда запасался едой. Он даже спал с хлебом под подушкой.

Мои прабабушка с прадедушкой, безусловно, были частью советской культурной элиты, но, видимо, недостаточно важной, чтобы понести наказание за свой выбор. Но все равно после возвращения они столкнулись со многими трудностями.

На Григория давили и называли его “космополитом”, то есть недостаточно преданным родине человеком, потому что он жил за границей. И тот факт, что они были евреями, еще больше осложнял положение. Асте отказали в приеме в университет в Киеве, потому что она была еврейкой. В конце концов, за нее заступился кто-то со связями.

Возможно, помогло то, что моя прабабушка Селена оставалась очень популярной в местном обществе. Семейная история гласит, что однажды на одной вечеринке в Киеве она познакомилась с Леонидом Брежневым. Брежнев сам был украинцем. Он увидел, как Селена выпила залпом водку, и подумал: “Ах, какая женщина!” Брежнев стал относиться к ней с огромной симпатией. Он даже помог ей и Григорию получить две комнаты в коммунальной квартире в центре города.

Я думаю, что моя бабушка унаследовала обаяние от своей матери. Она была из тех людей, с кем становятся друзьями на всю жизнь.

Аста Пеккер с поклонниками в Киеве, 1950-е годы

Ее воспитание весьма отличалось от воспитания моего дедушки Анатолия Сумара. Его отец был командиром в Советской армии, и дед вырос в разных странах – в Румынии и некоторых частях Азии, где служил его отец.

Еще подростком Анатолий начал интересоваться живописью. У него не было формального художественного образования, но он постоянно читал и хорошо изучил историю искусства. Особенно он любил картины Пикассо, которые увидел в Москве. Он даже назвал своего сына Павло, украинский вариант имени Пабло.

Ему понравилось учиться самостоятельно. Он изучал архитектуру и строительное искусство в университете, но не получил диплом, потому что отрастил бороду и отказался ее сбривать, хотя университет требовал, чтобы он сбрил бороду. Настолько он был упрям.

Анатолий Сумар, по словам внучки, “выглядит очень молодым, симпатичным художником-импрессионистом”

Мои бабушка и дедушка познакомились в филармонии тут, в Киеве. Мой дедушка воспользовался традиционной фразой художников: “Давай встретимся снова, и я тебя нарисую!” Они довольно скоро поженились. Их брак был по тем временам весьма скандальным, потому что она была старше его и уже считалась старой девой. Ей было 28, а ему 22. Но брак удался.

Анатолию нравилось рисовать все, что его окружает: сцены на улице, окна, растения, уличные фонари. В 1962 году его картины оказались на выставке работ молодых художников. Глава Украинской коммунистической партии посетил выставку и заявил, что мой дед – абстрактный экспрессионист.

В те годы этого было достаточно, чтобы разрушить карьеру художника. Мой дед не возражал, к этому времени он и так собирался расстаться с живописью. Он продолжал работать архитектором и дизайнером. В общей сложности он рисовал около шести лет.

Но факт того, что сам руководитель коммунистической партии назвал его экспрессионистом, принес ему славу. Люди начали приходить домой к Анатолию и Асте, чтобы познакомиться с художником. Он был очень суровым человеком – ему не хотелось внимания. Но моя бабушка отличалась гостеприимством. Она была литературным редактором и очень эрудированной женщиной. В доме никогда не запирали двери. Люди приходили, чтобы увидеть его, а получалось так, что они оставались из-за нее. Приходили художница Татьяна Яблонская, поэт Евгений Евтушенко.

Анатолий и Аста, Киев, конец 1950-х годов

Анатолий снова начал рисовать в 1990-е, в те же годы прошла его первая за десятилетия выставка. Я думаю, что именно тогда он наконец-то понял, что его искусство имело огромное значение. Он умер в 2006-м, а Аста – в 2012 году. Я чувствую, что по сравнению со мной они были выдающимися людьми, а я здесь только для того, чтобы сохранить их истории.

Я провела несколько лет в США, но в Киеве я чувствую себя дома. В этом городе жили мои бабушка с дедушкой и мои родители.

Жизнь здесь тяжелее, но люди открыты и душевны, в других местах такого нет. Для людей главное дружба и свободное время. До Майдана люди думали о том, когда уехать и куда уехать. Но сейчас люди начинают верить, что здесь у них есть будущее.

Родители и дети

Владимир Балега, 60 лет

Фотограф, Ужгород

У каждого гражданина в этой части Украины есть венгерские корни. Мой дед Юрий всегда говорил на украинском, но его фамилия – Куруц – явно была не украинской. Моя мать помнит, как ее отправляли летом навестить тетушек, и они всегда разговаривали с ней на венгерском.

Мать выросла в двухкомнатном сельском доме с соломенной крышей. Дед купил дом в другом городе и перевез всю семью в их деревню Колчино. Они держали свиней, цыплят и домашний скот.

Я родился в том доме, очень хорошо его помню. Это был прекрасный образец старых сельских домов в Закарпатье. Несколько лет назад один музей даже предложил выкупить этот дом у нашей семьи, чтобы выставить его в качестве экспоната.

Семья Куруц недалеко от своего сельского дома в Колчино. 1930-е годы. Мать Владимира Балеги, Варвара, держит цветы и стоит слева от своего отца, Юрия, который позже повесился. Ее брат Михаил слева в переднем ряду. Братья Петр и Юрий (первый и второй справа в верхнем ряду), оба умерли при таинственных обстоятельствах в Чехословакии

За четверть века моя бабушка родила семерых детей: шесть мальчиков и одну дочь, мою маму Варвару.

Вторая мировая война сильно ударила по нашей семье. Один из моих дядей, Михайло – Миша, сфальсифицировал свой возраст, чтобы пойти в армию, когда ему было всего лишь 16 или 17 лет. Он был убит через месяц службы, его застрелил снайпер в Чехословакии.

Двое старших дядьев, Петр и Юрий, решили стать советскими разведчиками. По крайней мере, один из них учился в Москве, но, из-за того что они выросли в этой части Украины, очень близко ко многим границам и языкам, они всегда были под наблюдением.

В какой-то момент Юрий исчез. Советские спецслужбы искали его в Колчино. Его подозревали в сотрудничестве с венгерской разведкой. Они его не нашли – он спрятался в подвальном помещении под крышей сарая. Но представители органов жестоко допрашивали моего деда, избивали его металлическими прутьями.

Мой дед ничего им не рассказал, но был в ужасе от их жестокости. Я думаю, что он просто не мог поверить, что люди способны на такое. В ту же ночь он повесился.

Петр Куруц со своей дочерью, племянником Юрием и матерью. Брно, Чехословакия, 1950-е годы

Юрий начал работать на чехословацкие спецслужбы. Он жил в Брно и женился на полячке. У них родился сын, тоже Юра. Но ходили слухи, что Юрий также предоставлял разведданные англичанам и американцам. Это было в начале холодной войны.

Закончил он плохо. Его выкинули с балкона его квартиры на пятом этаже. Жена умерла при таинственных обстоятельствах в том же году. Маленького Юру забрал к себе мой другой дядя, Петр, который тоже жил в Брно и также сотрудничал с чехословацкими спецслужбами.

Петр был убит в 1960-70-е годы. Его сбила машина, когда он шел по тротуару. Все были уверены, что это было преднамеренное убийство и его совершили чехи из-за того, что Петр считался пособником Москвы.

Члены моей семьи разыскали Юру только несколько лет назад. Он живет под Прагой как обычный чех. Когда мы впервые связались с ним, он подумал, что мы звоним, потому что нам нужны деньги.

Юрий Балега в своей национальной украинской вышиванке. 1960-е годы

Мой отец, тоже Юрий, вырос в очень бедной семье. Когда он пришел в университет, у него даже не было зимнего пальто. Таким его заметила моя мать. Дрожащий парень, который ел бесплатный хлеб с горчицей в университетском кафетерии.

Он стал очень уважаемым профессором истории и украинской литературы здесь, в Ужгороде. В те времена, чтобы получить высокую академическую должность, надо было быть членом Коммунистической партии. И мой отец им был, но он настоял на том, чтобы для официального снимка его сфотографировали в национальной украинской вышиванке вместо рубашки с воротником. А это считалось тогда достаточно бунтарским шагом. Каким-то образом это сошло ему с рук.

У него были проблемы со здоровьем. Когда ему было 28 лет, у него случился первый сердечный приступ. Но он все еще жив.

Юрий и Варвара Балеги (в двух концах стола) со своими студентами посередине

Моя мама была очень красивой и популярной женщиной. Ее всегда просили быть свидетельницей на свадьбах друзей, потому что у нее были красивые платья и она выглядела хорошо на фотографиях. У меня десятки фотографий, где она на свадьбе других людей.

Она стала учительницей и работала с девочками, которые жили в детдоме. Студенты ее очень любили.

Некоторые члены моей семьи были алкоголиками, и моя мама в их числе. Ей пришлось бросить работу, потому что ее зависимость от алкоголя вышла из-под контроля.

Она очень хорошо скрывала это. Мой отец долго об этом ничего не знал, хотя я проведал об этом, еще будучи маленьким мальчиком. Так продолжалось несколько лет. В итоге она развелась с отцом.

Варвара Балега со своими сыновьями – Юрием (слева) и Владимиром. Юрий Балега сейчас известный астрофизик и руководит обсерваторией Нижний Архыз в Карачаево-Черкесии в России

Моя жена в то время училась на врача, и я ее убедил, чтобы она углубленно изучала наркологию. Мы помогли моей маме вылечиться. Ей сейчас более 80, и последние 30 лет она не пьет.

Она начала жить заново. У нее всегда была астма и аллергия, поэтому мы решили переехать в Крым. Тамошний климат ей сразу помог. Мама опять вышла замуж за русского мужчину, который был безумно в нее влюблен.

Отец тоже женился. Некоторое время у моих родителей был одинаковый адрес – я имею в виду одинаковое название улиц, одинаковый номер дома и такой же номер квартиры, но разные города.

Позже мама переехала обратно в Закарпатье. Ее муж умер. А потом Россия начала создавать там проблемы. Если бы я мог, я бы сегодня же поехал воевать с ними.

Держать нить

Дочь Соломии тоже зовут Соломия. Она немного стеснительная

Соломия Лебидь, 42 года

Инженер, доцент по математике и информатике, Львов

Я потратила много времени на сбор семейных фотографий и документов. Кажется, есть глобальная тенденция перечеркнуть историю, но для меня важно помнить, что моя семья существовала.

Моя прабабушка Мария была еще жива, когда я родилась, но я ее никогда не видела. Она эмигрировала в США в конце 1930-х годов, чтобы избежать войны.

Прапрабабушка Соломии, Мария Романяк (слева), и ее дочь Мария. Обе одеты в традиционный наряд, который носили бойки на Галичине в Западной Украине.

Дочь Марии – Мирослава, моя бабушка, была очень важным человеком в моей жизни.

Она выросла большую часть своего детства и юности в городе Дрогобыч и стала учителем в культурно-просветительной системе “Просвита”, которая была создана в 19-м веке с целью сохранения украинской культуры и образования.

У меня до сих пор сохранились ее школьные табели, поэтому я знаю, что она учила польский, латинский, греческий, немецкий языки, а также математику, литературу, танцы и изучала окружающую среду. Когда я росла и ворчала, что приходится изучать точные науки, бабушка говорила мне, чтобы я перестала жаловаться, потому что в ее детстве у нее не было возможности учить физику и биологию.

Потом Мирослава переехала во Львов. Она мечтала поехать в Лион изучать основы дизайна, но началась вторая мировая война. Мирослава была очень талантливой портнихой и преподавала уроки шитья и вышивания. Она годами копила вещи, которые были сделаны ее студентами. Они очень ее любили.

Мирослава Весела (вторая слева) и ее студенты показывают свои изделия ручной работы

Однажды моей бабушке предложили разработать одежду для женщин-спортсменок в Галиции для региональных спортивных соревнований.

До этого женщины играли в баскетбол или волейбол и даже бегали на короткие и длинные дистанции – в длинных юбках. Понятно, что это было действительно неудобно, и они попросили мою бабушку придумать что-то более комфортное.

Сначала она спроектировала юбку, под которую надевались брюки, но и это было слишком неудобно. Поэтому решила сделать просто брюки для всех женщин, а потом даже сделала шорты.

Это вызвало большой скандал в семье. Ее матери было настолько противно, что она не разговаривала с ней в течение двух лет.

“Это дети соседей, которые пришли поиграть с собакой моей бабушки. Я люблю эту фотографию, потому что на ней можно увидеть маленькие дырочки от копира для кроя, которым она пользовалась для нанесения выкроек. Ей действительно нравилось фотографировать, но я думаю, что она иногда раскладывала фотографии вокруг, когда работала”

Во время Второй мировой войны она продолжала преподавать. Она показывала своим студентам, как создавать одежду и переделывать старые платья и рубашки в новые, чтобы ничего не выбрасывать.

Во время войны моей бабушке было очень тяжело. Она была видным членом местного сообщества. Это означало, что она должна была следить за всеми, кто пропал без вести, или был убит, или отправлен в тюрьму. Поляки, украинцы, евреи, профессора, священники.

Всякий раз, когда у нее была возможность, она пыталась вытащить людей из тюрьмы. Некоторые из них были настолько ей благодарны, что до конца жизни поддерживали с ней связь. Но ее преследовали мысли о тех людях, кому она не могла помочь. Иногда она просыпалась от собственного крика.

Мирослава и Иван с отцом Соломии, Юрием, завернутым в кроличий мех

Я думаю, что по крайней мере в личной жизни Мирослава была счастлива. Ее муж Иван был адвокатом. Они вырастили меня, когда я маленькая жила во Львове. В бумагах я нашла его записку ей: “Я всем сердцем люблю мою Миросю”.

“Это фотография двоюродной сестры моей прабабушки и ее семьи. Я думаю, что они переехали в Польшу”

Я очень сильно люблю бабушку с дедушкой, и все, что принадлежало им и связано с ними, очень дорого для меня. Даже двоюродная сестра моей прабабушки – и та для меня важна.

У людей во Львове в крови сидит чувство недоверия. Слишком много всего произошло в нашей истории. Поэтому они отстраненно созерцают, просто сидят сложа руки, наблюдают и ждут момента, когда наконец-то можно будет действовать. Но этот менталитет меняется. Медленно.

Очарованные молодостью

Андрей Шолтес, 41 год

Писатель , Ужгород

Я коренной житель Ужгорода. Моя семья живет здесь на протяжении четырех поколений. Мои бабушка и дедушка говорили на венгерском. Родители и я тоже говорим по-венгерски. Обычно, по традиции здесь учат венгерскому языку с детства, поскольку это сложный язык.

Я всегда ходил в украинскую школу. Но я также общался и в русскоязычной, и в венгероязычной среде. Я постараюсь сделать так, чтобы мои сыновья тоже знали эти языки. Тут все могут говорить на трех-четырех языках.

Андрей во время урока танца. Конец 1970-х годов

Мои бабушка и дедушка шутили, что если достаточно долго прожить, то можно побывать в пяти странах, не покидая деревни: в Австро-Венгерской империи, Чехословакии, Венгрии, СССР и Украине.

Бабушка и дедушка всегда с нежностью вспоминали чехословацкий и венгерский периоды. Не думаю, что это так уж несомненно были лучшие времена в их жизни, – просто самые лучшие воспоминания людей связаны с периодом их молодости.

Андрей разговаривает с гостями на вечеринке в честь его дня рождения

Мы постоянно путешествовали – в Венгрию и Чехословакию. У нас там были родственники, и навещать их было обычным делом.

Война в восточной Украине является для нас действительностью. Несколько ребят отсюда были убиты в ходе боевых действий. Я сам никогда не был на Востоке Украины. И мне все еще кажется, что это где-то далеко.

Психологическая дистанция между Закарпатьем и востоком велика, но это нормально. Мы просто отдельная область. У нас собственные преимущества и собственные недостатки.

С чешскими родственниками

Я поступил в университет сразу после развала Советского Союза. Но прошло несколько лет, прежде чем я на самом деле почувствовал перемены.

Какое-то время оставалось по-прежнему. Люди все еще были советскими, автобусы были советскими, и везде стояли статуи Ленина.

Советский образ жизни не очень влиял на нас здесь. Мои родители не были членами Коммунистической партии, но у них была работа. Они не сталкивались с какими-то серьезными проблемами помимо длинных очередей и дефицита. Просто здесь было мало возможностей для роста – в этом вся проблема.

Андрей (справа): “Я думаю, что мы тут пьем Жигулевское пиво. Покупали любое, какое было в магазине”

Многие мои друзья выросли в полностью венгерской атмосфере: венгерские школы, телевидение, газеты, культура.

Потом, когда они заканчивали школу и входили в настоящий советский мир, многие из них оказывались в неблагоприятной ситуации, не зная, как адаптироваться. Поэтому в 1990-е годы многие из них уехали в Венгрию. У некоторых там все получилось, у некоторых нет.

Я не думаю, что внешние обстоятельства непременно влияют на ваши успехи или неудачи. Это еще зависит от того, какой вы человек. У меня нет планов уехать из Ужгорода. Мне тут нравится. Если мои дети здоровы, война закончится и моя книга будет опубликована, у меня будет все, чего я желаю.

Андрей на рыбалке в конце 1990-х годов. “Помнится, в том походе с нами постоянно тусовались животные. Ночью какие-то собаки съели наше сало и хлеб, утром стадо гусей скинуло мои сигареты в речку, а днем корова наступила на удочку, и та сломалась. Но рыбы мы все равно как-то наловили и голодными не остались. Кажется, на фото я смотрю на рыб, которых наловили уже домой, перед нашим уходом и перед их смертью. Двадцать лет – жестокий возраст”

Страна, которую можно назвать своей

Владимира Качмар, 54 года

Архитектор, Львов

Я была из тех, кто в школе не обращал внимания на историю. Эта была просто форма советской идеологической обработки, и она была совсем неинтересной. Но когда я начала исследовать мою семью, вдруг поняла, что история на самом деле очень интересна. Мне пришлось начать все с нуля, но, по крайней мере, я сама выбирала, что изучать. В 2009 году я опубликовала книгу о родословной моей семьи.

Мои предки были священниками, учителями и фермерами. Они, как и многие в Галиции, застряли между православными русскими, с одной стороны, и римско-католическими поляками и австро-венграми, с другой стороны.

В 1915 году после начала Первой мировой войны австро-венгерские власти заключили в тюрьму некоторых галицийцев, которых считали “ненадежными”. Среди них был мой прадед Григорий Грыцык, который был греко-католическим священником и очень активным участником проукраинского народнического движения “народовцы”.

Его отправили в тюрьму в Терезине, в настоящее время территория Чешской Республики. Затем его перевели в тюрьму “Талергоф” недалеко от города Грац в Австрии. Он провел там два года.

Стефания Грыцык одета для культурного представления, Ростов, приблизительно 1916 год

Моя прабабушка Мария не могла самостоятельно содержать себя и своих детей, поэтому бежала в Ростов, где русские власти оказывали помощь украинским беженцам. В то время моей бабушке Стефании Грыцык было около 19 или 20 лет. Учитывая все обстоятельства, кажется, они жили комфортно.

После того как прадеда освободили из тюрьмы, семья вернулась в Галицию. Бабушка вышла замуж за Стефана Качмара, который служил на войне и был греко-католическим священником. Так это работало – старые священники выдали дочерей замуж за молодых священников.

Эти девушки выросли в религиозных домах и понимали, что значит быть женой священника, то есть благотворительная работа, социальные обязательства, правильное поведение. Другим девушкам нелегко было бы привыкнуть к такому образу жизни.

Григорий и Мария Грыцыки отмечают 50-ю годовщину их свадьбы в 194 году в Святе, Галиция. Стефания и Стефан Качмары сидят справа внизу. Отец Владимира Качмара, Орест, стоит слева сверху

Я знаю точно, что Стефан не был первой любовью моей бабушки. Тот мужчина умер на фронте в Первой мировой войне. Но все равно у Стефана и Стефании был хороший брак.

Когда пришла советская власть, жизнь греко-католических священников стала намного более сложной. От них постоянно требовали, чтобы они присоединились к православию в знак лояльности или полностью отказались от религии.

У моего дедушки под наблюдением было десять молодых церковников. Для советской власти было бы очень выгодно, если бы он уговорил их в массовом порядке принять православие, но он отказался делать это. В 1946 году его застрелил русский снайпер.

Говорят, что эта была шальная пуля, но его семья знала, что это не было случайностью. Пуля разорвала его спинной мозг. Он был парализован и умер шесть месяцев спустя. Моему отцу Оресту было 15 лет.

Другой мой дед, Владимир Мысяк, был адвокатом и очень активным членом культурного движения “Просвита” в Галиции. Он окончил Львовский университет и работал в городе Любачев, в настоящее время территория Польши. После того как Гитлер и Сталин разделили Польшу в 1939 году, Любачев оказался на советской стороне, и это было концом адвокатской работы моего деда.

Ольга и Владимир Мысяки на свадьбе, 1933

Он продолжил работать в лесной промышленности, но в мае 1941 года был арестован. 26 июня его вместе с сотнями других западных украинцев казнили в Замарстыновской тюрьме во Львове за “антисоветскую пропаганду” Его дочери, то есть моей матери Богдане, было шесть лет.

В то время никто не знал, что с ним произошло. Моя бабушка Ольга искала его в тюрьме, но так много людей было убито и их тела разлагались, что она была не уверена, был ли он среди них. Она ждала его всю оставшуюся жизнь.

И только в 1990-х годах украинские спецслужбы опубликовали архивы, объясняющие то, что произошло с такими людьми, как мой дед. В 2000 году он был официально реабилитирован. Он так и не был похоронен достойным образом, но его имя запечатлено на стене тюрьмы.

Ольга и Владимир с ребенком Богдана, 1935

Обе мои бабушки, Стефания и Ольга, дожили до старости. Какое-то время мы даже все вместе жили. У них разница в возрасте была 17 лет, но они уважали друг друга и хорошо ладили, возможно, потому что их судьбы были так похожи. Они и похоронены рядом друг с другом.

Когда мы с сестрой подрастали, наши бабушки никогда не говорили о прошлом. Особенно Стефания. Ее муж не был священником, которого убили русские. Он был просто “рабочим, который умер”. Она не хотела, чтобы история нашей семьи легла тенью на нас.

Я и моя сестра были крещены, но мы никогда не ходили в церковь. Наши учителя должны были наблюдать за храмами по праздникам, чтобы проверить, не ходят ли туда их ученики. Мы не хотели, чтобы о нас докладывали.

Внизу, слева направо: Владимир Качмар, Ольга Мысяк, Стефания Качмар и сестра Владимиры, Александра. Сверху: Богдана и Орест Качмары

В каждой ветви нашей семьи были люди, которых убили или посадили в тюрьму или насильно переселили в 1930-х или 40-х годах. Все, что они хотели, – это страну, которую могли бы назвать своей.

Не могу сказать, что у меня есть ненависть по отношению к России, но они никогда не смотрели на нас как на настоящую нацию. Они украли нашу историю, и теперь они пытаются украсть ее снова.

Искусственные носы

Коридор возле квартиры Лилии на верхнем этаже покрыт мозаикой, которую она сделала из дисков, пробок, камней и стеклышек, привезенных летом с пляжа в Крыму. Она пришла в ярость, когда один из соседей провел спутниковый кабель через ее творение: “Звери!”

Лилия Бигиева, 55 лет

Скрипач, композитор, Днепропетровск

Я – смесь татарки, украинки и русской – секретная формула для очень разговорчивых, артистических типов людей. Я – человек больших эмоций.

Мой прадед Муса Бигиев – волжский татарин, который первым перевел Коран на татарский язык. (Моя фамилия пишется немного по-другому.) Он проповедовал очень современную форму ислама. Он верил в образование для женщин, он и его семья всегда одевались в одежду европейского стиля.

Муса Бигиев (в центре) с семьей

Он дружил с Лениным и работал с большевиками. Он даже служил в качестве первого имама в Санкт-Петербургской мечети. После смерти Ленина его практически изгнали из страны. Он умер в Каире.

Другой мой прадед был православным священником на Украине. В 1930-е годы его отправили в лагерь, и больше о нем ничего не известно.

У нас есть много фотографий моего татарского прадеда, но ни одной фотографии украинского прадеда не сохранилось.

Один из сыновей Мусы Бигиева, Ахмед, женился на моей бабушке Татьяне Володиной, которая была очень талантливой русской пианисткой. Они жили в России, в Вологде, но когда против Мусы начались репрессии, Ахмеда бросили в тюрьму. Так раньше делали. Вся семья должна была страдать.

Татьяна Володина. Справа – Искандер, отец Лилии

Татьяна в то время была на седьмом месяце беременности и знала, как повлияет на нее и на жизнь ее детей родственная связь с врагом режима. Ей повезло, что у нее была подруга в отделе записей актов гражданского состояния, который также занимался и разводами. Подруга подправила документы так, чтобы выглядело, будто Татьяна с Ахмедом развелись.

Это не понравилось его семье, но я чувствую, что она была вынуждена так сделать, чтобы спасти себя и двоих сыновей. Советская система вынуждала людей иногда идти на отчаянные решения.

Татьяна с детьми переехали на Украину. Она была потрясающей пианисткой и композитором. Она выступала всю жизнь, до 85 лет. У нее были удивительные руки. Я думаю, что мои руки похожи на ее.

Мать Лилии (в центре в переднем ряду). Мелитополь, 1940 год

Моя мама родилась в то время, когда детям давали идиотские имена, такие как Ненил и Тракторина. А ее назвали Аэлита, в честь научно-фантастического романа Алексея Толстого. Обычно ее звали просто Аллой.

Этот снимок сделан в начале Второй мировой войны, наверное, поэтому на детях военные костюмы. Мелитополь был оккупирован немцами, и многие части города были разрушены. Вполне возможно, что спустя год некоторые из этих детей погибли.

Я родилась в Мелитополе, выросла в Запорожье и провела большую часть своей взрослой жизни в Днепропетровске. Последний год на Украине был нелегким. Потеря Крыма – трагедия, война – это трагедия. И далеко неясно, действительно ли готовы наше правительство и наши люди установить верховенство закона.

Но я даже думать не хочу о том, чтобы уехать с Украины. Одна из причин – мой дядя Леонид.

Его отец был тем самым православным священником, который исчез в трудовых лагерях. Во время Второй мировой войны Леонида арестовали. Как только его освободили, он уехал в США. Он прожил там 10 лет, где-то в Огайо, мы даже не знаем, где именно. Иногда он посылал фотографии.

Дядя Леонид, где-то в Огайо

Судя по внешнему виду, он жил хорошо. Он был экономистом, снимал комнату в доме. В комнате был огромный, по нашим меркам, телевизор. Но как только у него появилась возможность вернуться, он не раздумывая приехал обратно.

В то время у нас в доме едва водопровод был, а о гигантских телевизорах и говорить не приходилось. Но он никогда не жалел о том, что вернулся. Он рассказал мне историю о том, как его американская хозяйка заняла у своего сына один доллар и как сын потребовал проценты, когда она возвращала долг. Леонид рассказывал эту историю без особых эмоций, но мне это казалось ужасным.

Искандер и его коллега с искусственными носами. Запорожье, 1960-е годы

На Западе думают, что за “железным занавесом” не было радости, но радости и смеха было много! Моя семья всегда наряжалась в костюмы, придумывала разные представления.

Даже сейчас мы именно так отмечаем дни рождения. Мне не нужны украшения или особые марки коньяка. Я просто хочу, чтобы мои друзья пришли и сказали: “Какие фокусы будем выкидывать сегодня вечером?” Мы ставим маленькие пьесы, поем и музицируем.

Мои родители работали на Запорожском абразивном комбинате. В то время это был большой завод. Они вместе с коллегами активно участвовали в юмористических конкурсах и представлениях. У нас дома всегда собиралась толпа людей для репетиций. Сейчас смешно слышать, как эксперты говорят о том, как надо улучшать моральную атмосферу на работе.

Маленькая Лилия. “Я никогда не прокалывала уши и не ношу кольца. Когда играешь на скрипке, ювелирные изделия просто мешают”

Каждый член нашей семьи в какой-либо форме изучал музыку или танцы. Это помогает открыть творческую сторону человека, даже если он занимается совершенно другим делом.

Я начала играть на скрипке, когда мне было 7 лет. А с 13 лет уже сочиняла музыку. Многие годы я была учительницей музыки.

Многие мои студенты выросли и стали профессиональными музыкантами. Некоторые ученики пошли на другую работу, но им все равно нравится музыка; другие полностью бросили музыку и не оглядываются на школьные годы.

Тут в Днепропетровске за окнами идет война. Каждый день – плохие новости, но мы продолжаем играть музыку. Я и мои ученики. Культура и искусство – это то, что всегда помогало нам в опасные времена.

Лилия Бигиева (в центре в заднем ряду) со своими учениками. 1980-е годы. “Сейчас дети кажутся занятыми. Для изучения музыки просто необходимо спокойствие”